«На тропе войны с системой». В Тольятти у матери-одиночки отняли детей за то, что она не лечила дочь от туберкулеза, которого у нее нет
Мать-одиночка из Тольятти Мадина Каимова больше года не может доказать, что ее трехлетнюю дочку Еву лечат от туберкулеза, которого у нее нет. В декабре стараниями врачей Мадину ограничили в родительских правах и забрали второго ребенка — одиннадцатилетнего Максима поместили в больницу для медобследования перед отправкой в интернат, где мальчик с сердечной недостаточностью тяжело заболел. Мадина считает, что врачам настолько важна их репутация, что они готовы убить маленькую девочку и разрушить семью.
В мае 2017 года Евангелине Каимовой исполнилось два годика. Семье дали направление в детский сад, нужно было пройти медкомиссию. В крови выявили пониженный гемоглобин и повышенное содержание сои. В Тольятти нет гематолога, поэтому Каимовых направили в самарскую детскую больницу имени Ивановой. В ходе обследования обнаружилась диссеминация в легких (множество очагов уплотнения в легочной ткани. — «МБХ медиа»). На дообследование направили по месту жительства в Тольятти. Педиатр положил Еву и Максима с легким кашлем в стационар, где местный фтизиатр Ольга Сидоренко назначила детям пробы манту и диаскинтест — кожные анализы на туберкулез — оба выдали отрицательный результат. После выписки врач предложил детям противотуберкулезные препараты для профилактики. Материнское чутье подсказало таблетки не давать. Через месяц Мадину и Еву снова вызвали на прием, сделали рентген, который показал рассасывание очагов воспаления. То же повторилось еще через месяц.
«Приезжаю с таблетками, зная, что придется идти ва-банк. Опять рентген, консультация. Врач мне говорит: «На фоне лечения идет положительная динамика, мы вам ставим милиарный туберкулез. Вытаскиваю из сумки таблетки, говорю: «Я ни одну не давала». Она психанула, направила на диспансеризацию в Самару. Я говорю, что я никуда не поеду, у ребенка нет ни одного диагноза, подтверждающего туберкулез — и написала отказ».
В ночь выписки в квартиру Каимовых начали разъяренно стучать. Открыв дверь, Мадина увидела фтизиатра Сидоренко, мужчину — как она потом узнала, главврача противотуберкулезного диспансера Игоря Цыганкова, и инспектора по делам несовершеннолетних. Все они начали давить на маму двоих детей, чтобы она немедленно уехала с младшей дочерью в стационар. Но оставить старшего Максима было не на кого, поэтому через пару дней Цыганков лично приехал к ним домой для забора крови на анализ T-SPOT, который стопроцентно определяет туберкулез. Еще через два дня женщину вызвали в поликлинику и постановили: у Максима пограничный результат, у Евы — положительный.
«Я не верю в это. Попросила два дня, чтобы сделать тест в независимой организации, Цыганков отвечает: „Я не дам ни секунды, если ты откажешься от госпитализации, я включу все рычаги, приедет полиция, заберет ребенка“. Я испугалась, собрала вещи, и нас увезли в Самару на скорой».
С сентября по декабрь Мадина с Евой находилась в самарском противотуберкулезном диспансере имени Постникова, где главный детский фтизиатр Самарской области Лада Барышникова поставила диагноз — милиарный туберкулез. Раз в месяц у детей брали анализы, диагноз Евы не подтверждался ни одним из них. Мадина так и жила с неверием. К концу третьего месяца она нашла деньги и сдала T-SPOT самостоятельно, потому что врачи делать анализ повторно отказывались. Туберкулез снова не нашли. «Я предъявляю результат, говорю, что считаю поставленный диагноз неправдой, мне ответили, что здесь не тюрьма и никого не держат», — рассказывает Мадина. 19 декабря Каимовы уехали домой.
«С этого момента на нас началось активнейшее давление со стороны полиции, а именно инспектора по делам несовершеннолетних, педиатры ездили каждый день, обеспокоенная учительница спрашивала: „У вашей дочки туберкулез?“. Я говорю, нет, если бы был, нас бы изолировали, но этого не сделали, а Максиму даже не назначали профилактические препараты, пока мы с Евой лежали в стационаре».
В канун Нового года главврач Цыганков принес Каимовым противотуберкулезные препараты, уговаривал лечиться на дому. Мадина дала Еве всего одну таблетку, потому что все результаты по-прежнему были отрицательные.
«Цыганкову я сказала: „Игорь Леонтьевич, пожалуйста, больше мне не звоните, я вам не отвечу, в дом мой не приходите, я вам не открою; разговаривать будем в суде“. В начале января он подал исковое заявление о принудительном лечении, иск об ограничении меня в родительских правах на обоих детей, и оба удовлетворили. А в решении суда меня так охаяли! Якобы не занимаюсь своими детьми. Но я не асоциальная личность: я не пью, не курю, у меня квартира в ипотеку; мы просто без папы. Они за меня вцепились мертвой хваткой!».
С декабря по апрель дети были с мамой, пока шли судебные разбирательства. Мадина не могла убедить суд в том, что она хорошая мать, что многочисленные анализы не подтвердили диагноз. За это время Каимовы дважды съездили в Казань, где сделали независимое обследование в частной клинике, которое также не подтвердило заболевание — более того, казанские врачи отмечали улучшение здоровья девочки. Мадине удалось добиться заключения об остаточных явлениях пневмонии в другом отделении самарской больницы, но судья заметил ошибку в дате и не принял документ в качестве доказательства. Когда женщина попросила врача исправить дату, та разорвала заключение прямо у нее на глазах: надавило начальство, уверена Мадина. «Цыганков все держит под своим прицелом, а Барышникова не может снять с себя этот диагноз, являясь кандидатом медицинских наук. И моего ребенка в итоге травят этой химией просто так», — говорит Каимова.
«Я объясняла в суде, что я не враг своему ребенку, если бы я видела, что Ева нуждается в медицинской помощи, то лично привезла бы ее в стационар. Но ребенок развивается, она активная, шустрая, с хорошим аппетитом, весит 14 килограммов. Врачи все знают, медсестры все знают. Они приходят ко мне, говорят, если бы у моего ребенка действительно был милиарный туберкулез, она бы без препаратов давным-давно умерла».
Сейчас Еве уже три года. С 24 апреля она находится на принудительном лечении в самарском диспансере, хотя несколько месяцев назад эти же врачи уверяли, что диспансер не тюрьма. Мадина ежедневно писала отказы от лечения, и все рядовые сотрудники диспансера были уверены, что Каимовых обследуют и отпустят домой, но 7 июня Еву начали лечить препаратами и пригрозили, что если Мадина и дальше будет писать отказы, ее не будут допускать к ребенку.
Мадина не раз просила главврача диспансера Марию Кабаеву направить Еву на независимое обследование в Москву. Документы в итоге направили в НИИ фтизиопульмонологии, откуда позже пришел официальный ответ, что заключение передано в Самару, но главврач отказывается его предоставлять.
«Главврач сказала, что заключения нет, замялась, но потом принесла листок. Прочитала вслух, что ребенку установлен милиарный туберкулез, срок лечения 15 месяцев. Представители опеки сказали, что не против, если я останусь с ребенком. Только когда они ушли, я увидела, что это филькина грамота: без официального бланка, а только со штампом больницы, где находится мой ребенок».
Против Мадины также возбудили уголовное дело по статье 125 об оставлении ребенка в опасности, а Максима 13 июня «на жизнеустройство» забрали органы опеки с судебными приставами, один из них был даже с автоматом, рассказывает женщина. Позже сын позвонил и сообщил, где находится — его поместили в тольяттинскую инфекционную больницу в Комсомольском районе для обследования, даже не учитывая его заболевание: Максим инвалид второй группы, у него сердечная недостаточность.
«Это бокс с решетками, палата под замком, ужаснейшие условия. Его туда поместили для обследования, все анализы отрицательные. Я приезжаю в очередной раз: у него покрасневший глаз. На следующий день приезжаю: глаз еще краснее. Лечащий врач смотрел, но я не знаю, как такое можно было не увидеть. Попросила дежурного врача что-нибудь выписать, поехала за каплями для глаз, сама же вечером и закапала. Ребенок заболевает, начинает плохо себя чувствовать, а медсестры ему говорят: „Иди в палату, у нас тоже болит голова, это на погоду“. А ему все так же плохо, температура поднялась до 38,9, начал кашлять».
Каимовой удалось перевести сына в отделение пульмонологии многопрофильной больницы, в которой он наблюдается с детства. Сейчас он лежит там в стационаре, просится к маме. В интернат тем временем еще даже не поступили документы мальчика. «Органы опеки открестились от мальчика: изъяли и благополучно забыли про него, забрали и бросили», — говорит адвокат Каимовой Татьяна Лаврентьева.
С сентября 2017 года Мадина разрывается между Самарой и Тольятти — сотня километров между двумя ее детьми. Отец Максима умер в 2010 году, а отец Евы не принимает участия в ее жизни. Мальчик закончил пятый класс на дому, когда мама ездила в Самару, жил у бабушки или у тети.
Пенсия по инвалидности сына для Мадины теперь недоступна из-за ограничения в родительских правах. С ипотекой, благо, помогает мама первого супруга. С 2012 года у Мадины бессрочная третья группа инвалидности после перенесенной в 2004-м трепанации черепа. Живет на свою пенсию, это не больше пяти тысяч рублей; работает уборщицей на дому в Тольятти, зарплата тоже крошечная, а теперь нужно еще и выделять шестую часть заработка на алименты — возмещать государству расходы на отобранных детей.
«Я не отказываюсь и дальше одевать-обувать своих детей. Мне не надо, чтобы они носили государственные вещи, я и какие-то вкусняшки им отвожу. Приеду в Самару на дня три-четыре, потом приезжаю в Тольятти к Максиму и на работу, чтобы хоть что-то заработать, на что мне жить, содержать детей и платить квартплату, ее ведь никто не отменял».
Адвокат Мадины Татьяна Лаврентьева объяснила, что для защиты первоочередная задача — добиться независимого медицинского обследования в другом регионе, потому что в Самарской области «рука руку моет».
«Против Мадины встали серьезные в нашем регионе товарищи, которые дорожат своими креслами, — объясняет адвокат. — Если завелась эта машина, даже принимая в расчет документы, которые говорят об отсутствии заболевания, никто это не остановит и никогда не признается, хотя бы потому, что, если врачи признают свою врачебную ошибку, они все просто будут уволены, разжалованы так, что больше никуда не устроятся».
Судебное решение по принудительной госпитализации основополагающее, говорит адвокат. За ним следует ограничение родительских прав и уголовное дело, по которому, скорее всего, будет обвинительный приговор. И так как Мадина ранее не привлекалась к уголовной ответственности, ее, вероятно, только оштрафуют. Татьяна рассказала, что судебные решения вынесены с нарушениями по результатам 2017 года, а часть документов намеренно не предоставляют, например, заключении из НИИ фтизиопульмонологии, также не изучили медицинскую карту ребенка, не проследили динамику с рождения.
«По ограничению родительских прав я рассчитывала, что чаша весов будет хотя бы колебаться, но придя на заседание, поняла, что все давно решено. Прокуратура не только дала заключение, она даже подсказывала, как можно дожать дело», — говорит Лаврентьева.
Мадине помогают только друзья, бывшая свекровь и сестра, которая готова оформить опеку на детей, лишь бы они не попали в систему альтернативного ухода. Каимова пишет во все инстанции, начиная петициями, заканчивая письмами уполномоченным по правам ребенка.
«Пока больше никакой помощи. Я не знаю, какие доводы заставят судью меня услышать и понять, что ребенка убивают, а семью разрушают. Я прекрасно осознаю, куда ввязалась. Я вышла на тропу войны с системой. На меня вылили столько грязи, думаю, может, я и вправду плохая мать. Но я знаю, что истерики мне пользы не принесут. Я никогда не смирюсь и не опущу руки. Я буду идти до победного конца».
Источник: mbk.sobchakprotivvseh.ru